ИВАН КРАСКО: «БУДУ СЛУЖИТЬ В ТЕАТРЕ И ИГРАТЬ В КИНО ДО ТЕХ ПОР, ПОКА МОГУ»

Наш внештатный корреспондент из Санкт-Петербурга, телеведущая, автор проекта «РАЗГОВОРЫ ЗА ЧАШЕЧКОЙ ЧАЯ» Наталья Дроздова побеседовала с популярным актёром театра и кино Иваном Ивановичем КРАСКО.

– Иван Иванович, мы любим ваши роли и в театре, и в кино. Расскажите о них поподробнее.

– Хорошо, что существует такая категория – память, которая хранит весьма интересные моменты, связанные и со сценой, и со съёмками в разных фильмах. Например, «Сержант милиции», снятый в теперь уже далёком 1974 году. Это один из редких в те годы сериалов. Четыре серии! Постановщик – Герберт Морицевич Раппапорт, немец, вынужденный эмигрировать из фашистской Германии в Америку, в Голливуд, где поставил очень известный фильм «Цитадель». Я немного был наслышан о нём, но лично мы не были знакомы. И вот меня приглашают встретиться с ним на «Ленфильме». В первые же минуты встречи у нас произошёл такой диалог:

– Здравствуйте! – говорит он мне очень чётко.

– Здравствуйте, Герберт…

– Морицевич! Мы хотим вас пробовать на роль милицейского офицера. Майор Григорьев есть в этом сценарии. Мы должны побеседовать, и я решу. Первый вопрос, который я вам задам… Как вы относитесь к милицейской форме?

– Герберт Морицевич! Дело совсем не в форме, а в содержании!

– Вы утверждены!

– То есть до второго вопроса дело не дошло?

– Меня сразу отправили подбирать костюм и грим. Помню, во время съёмок этого фильма случилась история: снимали в «Большом доме» на Литейном. Пока шла съёмка сцен, в которых не было моего героя, я, одетый в киношную милицейскую форму, сидел в кабинете оперативного дежурного. Раздаётся стук в дверь, я открываю и слышу: «Здравия желаю, товарищ майор! Примите пакет!» Смотрю на оперативного дежурного, тот кивает. Беру пакет, расписываюсь, курьер козыряет, разворачивается и уходит. Он принял меня за настоящего милиционера! У меня, кстати, это не единственная роль милицейского начальника. Была даже одна, которую из-за меня пришлось переписать.

– Вам что-то не понравилось в сценарии?

– Мне предложили эпизодическую роль отставного генерала милиции, и я, увидев сразу характер этого героя, согласился. Он часто произносил фразу: «Вот что, ребята…». А я по согласованию с режиссёром переделал её на «Коррроче, мужики!». Это понравилось членам съёмочной группы, и моего героя стали называть «генерал Короче». Потом начальство посмотрело первые съёмки, и через режиссёра мне передали, что под меня сценарий допишут, снимут ещё четыре серии о «генерале Короче», как тот отдыхает в казино, в сауне, с «девочками» и тому подобное. Я сказал: «Одну минутку! Я правильно понимаю, что мне предлагают сыграть «оборотня в погонах»?». Режиссёр ответил: «Да! Роль выписана классно, специально для вас!». Но тут уже я отказался: «Нет! Я не буду играть эту роль. Я дружен с двумя генералами МВД, которых очень уважаю, и у меня нет ни малейшего желания позорить этих людей!» Режиссёр так удивился: «Как, Иван Иванович?! Вы же артист!» – а я ответил: «Да. Я – артист. Но я ещё и гражданин! И я уважаю этих людей! Поэтому найдите другого артиста – любой сыграет, а мне неинтересно!» Но самое главное в этой истории – неожиданный результат. Через полтора месяца режиссёр звонит мне и радостно сообщает: «Дядя Ваня! Сценарий переписали! Ваша роль теперь совсем другая!» И сейчас я горжусь этим фактом своей биографии.

– Кроме ролей в кино, огромная часть вашей жизни посвящена театру. Расскажите немного об этом.

– Однажды кто-то из журналистов задал мне вопрос: «Правда ли то, что Кирилл Лавров сказал, что ему в его годы стыдно быть актёром?» Я возмутился! Как? Каждый актёр мечтает умереть на сцене! Я никогда не поверю, что Кирилл мог что-то подобное сказать. И я, конечно, буду служить в театре столько, сколько смогу. А сейчас хочу вспомнить о том, как я попал в ТЕАТР…

Май, 1961 год. Мы окончили театральный институт. Художественный совет Большого Драматического Театра в полном составе просматривает курс Елизаветы Ивановны Тиме, нашего профессора. Показываем сцены из дипломных спектаклей «Егор Булычёв» и «Без вины виноватые». Я подыгрываю Жоре Штилю, который – Трубач, а я – Булычёв. А Саше Семёнову, который играет Гришку Незнамова, я подыгрываю в качестве Шмаги. Сам показываться я не решился, а помочь коллегам – святое дело! Был ещё у нас с Жорой концертный номер: он Швейка изображал, я – сборный образ врача-идиота и прокурора, не менее придурковатого. В общем, сыграли мы, просят подождать в другом помещении, а потом опять приглашают в репетиционный зал. Поднимаемся и первое, что я увидел, – очки-хамелеоны на огромном носу Товстоногова. Глаз не видно, от этого гипноз только сильнее.

– Вы что, не заинтересованы в службе в нашем театре?

– Почему?

– Но вас нет в списке!

– А… Я боялся…

– Кого? Меня?

Общий хохот… Оказывается, худсовет весь здесь!

– И вас, конечно… Георгий Александрович, у меня девиз такой: «БДТ или Сибирь».

– Сибирь? По этапу?!

Я объясняю, что в Ленинграде можно работать только в БДТ (это шефу явно нравится), а в Сибири открывается много новых театров, куда можно поехать всем курсом.

– Я так понял – против БДТ вы не возражаете?

– Не возражаю…

Опять общий хохот – благожелательная реакция худсовета, уже имевшего, оказывается, положительное решение по четверым студентам нашего курса – Алине Немченко, Володе Максимове и нас с Жорой Штилем.

Позже я узнал, что трое членов худсовета поспособствовали моему успеху, но решающей, наверное, всё же была реплика Евгения Алексеевича Лебедева: «Гога! Возьми этого носатого – обсовеет, мне на подмену будет!».

Вот такая история, я вполне мог и «пролететь» на этом просмотре, но оказался в труппе БДТ. И теперь считаю это своей театральной академией.

– Сколько лет вы проработали в БДТ?

– Четыре сезона.

– Почему ушли?

– Понял, что там мне грозит судьба тех артистов, которые не столько играют, сколько занимаются общественной работой. На тот момент я уже был председателем месткома, депутатом Фрунзенского райсовета, меня практически заставили вступить в ряды КПСС…

– Как это «заставили»?

– Дело было так… Николай Павлович Корнев подошёл ко мне со словами:

– Пиши заявление!

– Куда?

– В ряды КПСС.

– Николай Павлович! Я даже когда командиром корабля служил, считал, что не готов.

– Мы всё решили! Ты – большевик по духу! Для тебя общее дело важнее личного. Человек ты честный, справедливый. Пора, Ваня!

– Ну, не знаю… Там же поручения какие-то нужны.

– Не поручения, а рекомендации! Они уже готовы.

– Как готовы?! От кого?

– От меня. Кирилла Лаврова. И директора театра – Нарицына Леонида Николаевича. Пиши заявление!

«Ничего себе, – думаю. – Три главных коммуниста БДТ… Припёрли…»

Мой свояк незадолго до этого в Чехословакию съездил и привёз мне в подарок ручку с красными чернилами. Вот этой самой ручкой я заявление и написал. Вызывают меня в райком, в отдел учёта. Встретили меня с большим любопытством. Кажется, весь райком сбежался посмотреть на чудака, который заявление о вступлении в партию красными чернилами написал. Спрашиваю:

– А нельзя было красными?

– Вы с ума сошли! Знаете, куда это заявление пойдёт?

– Куда?

– В ЦК КПСС!!! А потом – в архив!

– А… Ну да. И будет там лежать вечно. Никому никогда не понадобится. Потому, что Героем Советского Союза я вряд ли смогу стать, а изменником Родины точно не стану.

– Что такое вы говорите?! – прошептала с ужасом завсектором учёта.

– Ну, – объясняю, – только в этих крайних случаях потребуются сведения, чтобы или вознести, или расстрелять. Ладно! Перепишу! Так говорите, только чёрным или фиолетовым? А то я ещё зелёный люблю!

Тут уж на меня замахали руками – сгинь, мол, нечистая сила!

Апогеем этой истории стало очередное посещение райкома партии. И завсектором учёта та же.

– Вы знаете, что существует испытательный срок. Один год вы будете кандидатом в члены партии. Вот ваш документ – кандидатская карточка. Подпишитесь вот здесь, – и дёрнулась вдруг. – Подождите!

Я даже вздрогнул – что такое?

– Чем хотите расписываться? Нет-нет-нет! Ни в коем случае! Только тушью!

Даёт ручку, куда макнуть, сама пресс-папье держит, как оружие.

– Не волнуйтесь, – говорю. – Распишусь, как надо.

– Стоп! А вы знаете, как надо?

– Как обычно расписываюсь.

– Покажите! Вот тут, – и бумажку подсовывает.

Я ставлю своё привычное «И. Крас». Тётка будто врага народа уличила:

– Я так и знала!

Побледнела даже и тоном клятвы говорит мне:

– Видите, как ОН подписывался? Вот как надо! – и перевела взгляд на портрет, висящий на стене.

– А! «Ульянов-Ленин»? Ну, так бы сразу и сказали!